class="sup">151 Бедный психастеник несчастлив потому, что он не может верить, что то, с чем он имеет дело, действительно существует. И я в известном смысле — искусственный психастеник; я намеренно не принимаю столь наивно все то, что дано как реальное. Поскольку я провел редукцию. И разве после этого в феномене реальности ничего не изменилось? Гуссерль говорит: нет, генеральный тезис сохранился, просто я от него несколько дистанцировался.
Сейчас я должен вспомнить о многочисленных дискуссиях между Гуссерлем и его учениками, которые как наиболее неприятное и неприемлемое всегда воспринимали именно то, что реальность как реальность посредством редукции модифицируется в своем специфическом характере, в своем смысле. В их числе, например, спор между Гуссерлем и госпожой Конрад-Марциус. Гуссерль говорит: реальное несамостоятельно, оно только полагается, оно лишь интенционально. В противоположность сознанию оно не имеет абсолютной сущности; оно по отношению к сознанию не независимо, т.е. без сознания оно существовать не может. Госпожа Конрад-Марциус говорит: что есть основной феномен реальности? Это, как она его назвала, «бытийная автономия». Гуссерль очень протестовал против этой концепции. Произошел даже некоторый разрыв между ним и госпожой Конрад-Марциус. Приписывать реальности автономию, — говорил Гуссерль, — это абсурдная абсолютизация реальности. Автономно в подлинном смысле только чистое сознание; напротив, все, что конституируется в сознании, не автономно, в своем бытии оно как раз зависимо, в себе самом оно не может найти какого-то бытийного фундамента. Конечно, мы можем спросить: а может быть, дело было в том, что Гуссерль действительно осуществил редукцию, в то время как плохие ученики этого сделать не смогли? Гуссерль полагал, что они еще не поняли, как правильно проводить редукцию. Может быть, это и так, но, тем не менее, я спрашиваю: не модифицируется ли все-таки феномен реальности, о котором теперь идет речь, вместе с осуществлением редукции? Поскольку для госпожи Конрад-Марциус, например, невозможно признать, что реальность по отношению к восприятию зависима в своем бытии. Она также говорит о некой иной трансценденции, говорит о той трансценденции, которую она считает существенной для реальности. Дело в том, что она ввела понятие реальной трансценденции, сказав: ни один акт сознания, ни одна операция сознания не в состоянии изменить что-то в реальности, они не в состоянии ни уничтожить ее, ни создать, они не могут сделать реальное ни синим, ни твердым и т.д. Реальность невозможно затронуть моей операцией сознания — столь она автономна, столь независима. Эта «реальная трансценденция» есть, так сказать, экзистенциальная трансценденция, она, как представляется, предполагает онтическую трансценденцию.
Итак, последний вопрос касается того, как обстоит дело с изменением или неизменением феномена бытия при действительном осуществлении трансцендентальной редукции. Если существует опасность того, что феномен реальности будет изменен редукцией, то я не могу и не должен ее проводить. Ибо тогда она принесла бы с собой определенное искажение анализа реальности.
Но все это только вопросы. Не исключено, что все они допускают такой ответ, что с трансцендентальной редукцией все в порядке, что все мы можем и должны ее проводить. Однако все сомнения, которые нередко выражал и я сам, и мои коллеги и друзья, все же достойны того, чтобы о них задуматься. И только на это я хотел здесь указать.
В чем, однако, состоит результат проведения трансцендентальной редукции? Несомненно, здесь есть немало хорошего. Прежде всего, очень богатые и действительно ценные аналитические исследования сознания и различных формообразований (Gestaltungen) сознания, которые провел Гуссерль, и не только он, и которые в сравнении с дофеноменологическими исследованиями означают реальный прогресс. Не исключено, что их можно было провести лишь на этом пути. Или же редукция по крайней мере помогла нам открыть все это. Однако за всем этим скрывается еще один, особый результат, а именно, то, что обычно столь кратко и, разумеется, неоднозначно называют «трансцендентальным идеализмом» Гуссерля. Сейчас я хотел бы еще раз кратко перечислить те утверждения, которые в своей совокупности образуют особую теорию этого идеализма — позицию, которая для Гуссерля была столь важна и священна, что он даже был готов разорвать дружеские узы, если кто-то не соглашался с ним по этому вопросу. И, в конце концов, между ним и некоторыми из его близких учеников действительно произошел разрыв.
Дело, однако, заключается в том, что и сам так называемый «трансцендентальный идеализм» находился в определенном историческом процессе, что во время того почти тридцатилетнего периода, когда Гуссерль продолжал над ним работать, то есть примерно с 1910 года вплоть до его смерти, он не переставал изменяться разнообразными способами. Я здесь ограничиваюсь изложением его позиции, как она намечена в первом томе «Идей». Это означает: я ограничиваюсь трансцендентальным идеализмом по отношению к реальному миру. Потому что в первом томе «Идей» у Гуссерля еще нет полного, всеобъемлющего идеализма. В одном исследовании, опубликованном по-польски через несколько месяцев после смерти Гуссерля, я показал, что в «Логических исследованиях» Гуссерль еще не был идеалистом, хотя уже был феноменологом. В первом томе «Идей» он был — если можно так выразиться — еще полуидеалистом, в том смысле, что там еще не все понимается как интенциональное порождение (Leistung) различных процессов конституирования.
Первый том «Идей» состоит из четырех разделов. Первый раздел, состоящий примерно из 40 страниц, посвящен теме сущности и познания сущности. Он служит введением в феноменологию, которая должна рассматриваться и развиваться как «эйдетическая наука», т.е. как наука о сущности сознания. То есть прежде всего необходимо что-то узнать о сущности. Это понимание сущности и познания сущности в одном существенном пункте тождественно тому, которого Гуссерль придерживался раньше, до появления первого тома «Идей», прежде всего, в «Логических исследованиях». Оно имеет, так сказать, «реалистический» смысл. Это значит: «сущность», eidos, идеальные предметности существуют автономно. Они, таким образом, не «учреждаются» и не творятся, как это выражено в более позднем языке Гуссерля, они — не только феномены, полагаемые (vermeinte) как тождественные предметности, вырастающие из конститутивных процессов. Они рассматриваются чисто онтологически, — по крайней мере, в намечающемся там тезисе: есть нечто такое! Это чувствуется совершенно отчетливо, когда сравниваешь первый раздел первого тома «Идей» со следующими за ним разделами, в которых развивается учение о чистом сознании и о трансцендентальной редукции. Кто-то, принадлежащий к кругам гуссерлевского архива в Лувене, сказал мне во время феноменологической конференции в Руайомоне, что первый раздел первого тома «Идей» восходит к одному манускрипту, который старше, чем остальные части этого труда, и что эти остальные части при составлении «Идей» безо всякого разъяснения были присоединены к нему. Конечно, это может быть исторически верным и интересным, но
